Икона Крещения Господня, фрагмент
Прочитанное сегодня в храме Евангелие закончилось словами: Иисус начал проповедывать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 4, 17). На этих словах, и в первую очередь на «покаянии», хотелось остановить своё внимание.
Нет человека, который когда-нибудь в своей жизни не согрешил. Со многими падение происходило часто. Чем больше мы всматриваемся в свою жизнь и наблюдаем изо дня в день её опасное течение, тем больше видится нам, сколько этих падений, и тем чаще простираем мы к Богу покаянную молитву: «Помилуй мя, Боже! Помилуй мя!».
История ближайшего ученика Христова – апостола Петра очень похожа на то, что иногда случается с нами. Евангелист Лука, описывая арест Иисуса, говорит: Взяв Его, повели и привели в дом первосвященника. Пётр же следовал издали (22, 54). Недостаток веры, который заставил Петра следовать за Христом издали, вместо того, чтобы оставаться рядом с Учителем, не могут не видеть в себе и лучшие из нас. Ведь все мы слишком хорошо знаем, что такое стыдится исповедывать Христа. И никто, знающий, что сердце человеческое лукаво более всего на свете (Иер. 17, 9), не станет удивляться, что этот человек, который так долго жил в тесном кругу ближайших учеников Христа, чьим глазам было привычно видеть чудеса, что он повернётся спиной к своему Господу.
Вспомним, что было дальше. Господь, обратившись, взглянул на Петра... И Пётр... выйдя вон, горько заплакал (Лк. 22, 61-62). Пётр и не думал оборачиваться, но Господь обернулся. Когда Пётр готов был смотреть куда угодно, только бы не на Господа, когда Господь смотрел на Петра. На это редко обращают внимание, но для всякого, кто грешит, исключительно важно, что Господь оборачивается первым. Это замечание требует пояснения.
Существует два вида сокрушения о грехе. Наиболее обычный вид – когда человек поступает неправильно и сожалеет об этом. Нам всегда становится легче, когда приходит такое сожаление. Кажется, что оно даёт какую-то гарантию – мы не расположены сделать это снова. Мы расцениваем стыд, который следует за поступком, как своего рода искупление ошибки. Этот род сокрушения хорошо известен тем, кто следит за собой и, так или иначе, борется с грехом. Но ошеломляющая правда в том, что здесь нет ничего духовного, никакого божественного дара или благодати. Многие именно это считают настоящим раскаянием, но это не истинное сокрушение о грехе, это – уязвленное самолюбие. Мы лишь сожалеем, что оказались слабыми и согрешили, и разочарование легко принимаем за раскаяние. Уязвлённая гордость говорит нам, что мы оказались не так хороши, как думали люди и мы сами. Всё так, словно Петр повернулся и посмотрел на Петра. Что он увидел бы? Бедное, слабое создание. И если бы Господь, обернувшись, не посмотрел на Петра, он, может быть, плакал бы не менее горько – не о том, что он согрешил перед Богом, но о том, что он, великий апостол, допустил слабость; что он так же слаб, как все остальные. Мы обращаем на это внимание для того, чтобы никто не льстил себе, принимая уныние, следующее за поражением в борьбе с грехом, за признак раскаяния.
Сравним такое раскаяние с покаянной молитвой мытаря. У него не было ни досады, ни уязвленной гордыни. Читая о нём, мы ясно ощущаем, что Господь повернулся и взглянул на мытаря, когда тот взывал: «Боже! милостив буди мне, грешному». Распростершись перед Богом, мытарь не заботился о самоуважении, не счел ниже своего достоинства встать перед Богом как обвиняемый преступник.
Разница между раскаянием мытаря и той, первой, печалью о которой мы говорили – это разница между Божьим и человеческим. Бог, смотрящий на человека, – это одно, и совсем другое – человек, смотрящий на себя самого. Нет ничего дурного в том, что человек обратится и посмотрит на самого себя, но здесь есть опасность. Опасность неверно истолковать то, что он видит и чувствует. То, что он чувствует – это досада, самобичевание скульптора, неловким ударом молотка погубившего труд многих недель. Безотносительно к вере мы ведь чувствуем унижение, когда совершаем низменный поступок. Но плохо здесь то, что не возмущается наша душа. Какое-то раскаяние наверняка есть, но в одном случае это раскаяние духовное, в другом – чисто артистическое. Некоторые умудряются каяться, проливая слезы, называть себя величайшими грешниками, и при этом нисколько не меняться внутренне, не производить никакого движения в душе. И вот наше «я» превращает то, что должно бы быть самым важным жизненным переживанием, в самую искусную его подделку, величайшие возможности исправления – в самое низменное служение гордости.
Но Бог, смотрящий в лицо грешнику, может ввести христианское начало в человеческую печаль. Апостол Павел первый заметил, что печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть (2 Кор. 7, 10, 11). Это та священная печаль, что приходит к грешникам всякий раз, когда Господь оборачивается и смотрит на их жизнь.
Мы удивляемся, когда Бог, такой огромный и такой грозный в своем величии, применяет к нам, столь малым, очень мало насилия. Сила - это не Его путь. Его путь – быть кротким. Он редко управляет нами – но Он направляет нас; редко принуждает – но ведет нас за собой. Он помнит, что мы – прах. Мы думаем, что дело бы пошло быстрее, если бы Бог пугал нас и заставлял поступать правильно, уничтожал сеющих соблазны, сжигал нечестивые плевелы. В одной из притч Спаситель сказал, желающим уничтожить плевелы: чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы ( Мф. 13, 29). Господу нужна не быстрая работа, а хорошая работа. Поэтому Бог не подъехал к Петру на колеснице своего всемогущества, чтобы приказать ему раскаяться. Бог не устрашал его карающими молниями. Бог даже не заговорил с ним. Душу Петра приобрёл тот единственный взгляд, который на всю жизнь стал для него большим, чем голос или язык.
Здесь содержатся два важных урока – о кротости Бога и кротости души. Первый – такое же божественное чудо, как и другой. Может быть, и сейчас Бог творит что-то с нами неприметным образом, а мы и не знаем об этом. Так таинственно была устроена вся наша жизнь вплоть до сего дня, так деликатны пальцы горшечника, формировавшие нашу волю, что нам трудно поверить, что это была рука Божья. Бог сделал чутким сердце Петра, чуткими Он делает и наши сердца, чтобы они могли воспринять кротость Его сердца.
Мы совершенно превратно понимаем и Бога, и религию, если думаем, что Бог действует с нашими душами жестоко. Если мы спросим себя, что больше всего повлияло на нашу жизнь, мы вспомним о немногих тихих голосах, проповедовавших нам, о веяниях ветра, проходивших через наши души так тихо, что мы едва ли можем сказать, когда в точности они приходили и уходили. И великие духовные силы, которые среди натиска земной жизни заставляют вспомнить, что у нас есть душа, которые напоминают нам о вечности, – это не столько предупреждения от мертвых из загробного мира, не угроза грядущего Страшного Суда, но еле слышные голоса, которые проникают в нас, как взгляд Христа проник в душу Петра, и обращают чуткие сердца к Богу. Портрет давно умершей матери, эхо детской молитвы, пробуждающее чистые воспоминания, обрывки забытых евангельских строк – вот вестники, которых посылает Небо, чтобы призвать мир к Богу.
Вспомним урок пророка Илии: Большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом; но не в ветре Господь. После ветра – землетрясение; но не в землетрясении Господь. После землетрясения – огонь; но не в огне Господь. После огня – веяние тихого ветра... там Господь», - говорится в Библии (З Цар. 19, 11).
Когда Господь обернулся и посмотрел на Петра, и в один миг память всколыхнула вину, что ещё мог сделать Пётр, как не горько заплакать? Пусть память и сегодня так же подействует на жизнь любого из нас, пусть глаза вечности извлекут неприкрытую правду из нашего прошлого, чтобы выразить мучительное сознание того, что Богу открыты наши грехи. Петру было отчего горько заплакать; а если в нашей духовной жизни не бывает вовремя горьких слез, то это не потому, что у нас меньше греха, чем у святого Петра, но потому, что у нас меньше благодати.
Тщетны будут наши попытки успокоить себя тем, что наши грешки малы по сравнению с его грехом. В мире есть такая вещь, как великий грех, но нет такой вещи, как маленький грех. Самый маленький грех – это падение, а падение – это отпадение от Бога. Отпасть же от Бога значит упасть с самой великой высоты. Огласка греха – ничто по сравнению с его величиной. Наше падение на прошлой неделе, или вчера, или сегодня было, возможно, точно также велико, как падение апостола Петра, пророка Давида или праотца Ноя.
В каждом грехе, когда-либо совершённом, нужно горько раскаиваться. Если в нашей вере мало чувства, значит в ней мало самонаблюдения. Вспомним, как Бог поступал с нами с тех самых пор, как мы впервые пролепетали Его имя. Прибавим к этому, как мы обращались с Богом с тех самых пор, как научились грешить. После того, как мы переберем тайны своего прошлого, и забытые грехи мысленно пойдут, тесня друг друга, сможем ли мы удержаться, чтобы сильное чувство не поднялось из сердца и слёзы не выступили на глазах? Несомненно, для апостола Петра было очень великое дело, что он горько заплакал, и, несомненно, горечь ночи раскаяния освятила всю его оставшуюся жизнь.
Когда Господь обернулся, Он взглянул на Петра. Никто другой не заметил тихого взгляда, которым они обменялись. Но этот взгляд сделал своё дело. В одно мгновение он выделил этого человека и отрезал его от всего остального мира. Пётр вышел вон. И не было той ночью под небом Божьим человека, такого одинокого, как Пётр.
Когда Бог хочет говорить с человеком, Он хочет, чтобы этот человек был один. Бог взращивает семена отшельничества во всех истинно христианских сердцах. Никто не заслуживает такой глубокой жалости, чем те верующие, у которых вся их вера осуществляется публично; и тот, кто не знает, что такое выйти иногда из толпы и остаться одному с Богом, – чужд важнейшего духовного опыта, который освящает сердце христианина.
Раскаяние Петра было не только сильным и одиноким, – оно было немедленным. Время для раскаяния – это именно то время, когда мы согрешили. Может быть, это время – сейчас. Раскаяние Петра пришло не на смертном одре и не в иной жизни, а немедленно вслед за грехом. Много людей откладывает покаяние до тех пор, пока они ничего уже не могут сделать, да и раскаяние уже ничего не может сделать для них. Когда на Страшном суде Он обернётся и посмотрит на них, тогда они действительно выйдут в ночь как ап. Петр и заплачут – но эта ночь будет без рассвета.
Когда Бог говорит, Он говорит так громко, что все голоса в мире кажутся умолкнувшими для слушающего Его. И, вместе с тем, когда Бог говорит, Он говорит так мягко, что никто не слышит этого шёпота, кроме того, кому Его слова предназначаются. Может быть сегодня, когда богослужение закончилось, Бог обернулся и посмотрел на кого-то из нас, и чья-то душа вышла вон плакать. Никто не заметил, куда упал взгляд Господа, и никто в церкви не знает – на кого. Человек стоит на своем обычном месте, но дух его далеко отсюда, он обращён к какому-то давнему греху, и Бог Сам дает ему урок – самый горький, но и самый сладкий в его жизни, урок сердечного покаяния. Пусть же этот человек, на которого упал взгляд Господень, не возвращается в толпу, пока Господь снова не обернётся и не взглянет на него, как Он взглянул на разбойника на Кресте, и тогда он узрит славу Божью в лике Христовом. Аминь.